Литература и жизнь в 90-х

Сейчас принято изображать 90-е годы преимущественно в черных красках: разрушение, нищета, моральная деградация, распространение цинизма и грубых развлечений, культ всякого рода извращений, коммерциализация святого и грешного. В этом есть доля правды. Но следует заметить, что рядом с тем существовал неподдельный пафос свободы и ощущение начала нового мира. Если говорить о господствующие идеи и культурные векторы, то, прежде всего, — мира, недостроенного во времена Расстрелянного Возрождения.

Недостоверный мир

Этот новый мир был очень хаотичный, двусмысленный и коварный, но в нем звучала победная песня обновления, и в ее звучании, будто майской ночи в дебрях домов творчества, то соловьи преобладали лягушек, то лягушки — соловьев.

Неудивительно, что неофиты нового мира отвергали все возможные правила и запреты. Они восставали против Союза, против Бога, против вышиванок и против моральных табу.

Мы были наивны и повторяли европейские тренды двадцатилетней давности. Но это была наша жизнь, и это был наш первый класс, без которого не могло быть и выпускного (извините естественно-образовательные параллели, навеянные очевидно концом мая).

Художественная ценность

Дискуссия вокруг художественной ценности произведений девяностых годов мне напоминает очень простую естественную аналогию. Каждый год в наших широтах наступает весна, деревья начинают цвести просто потому, что оттаял грунт, просто соки стали пульсировать в ветвях, а солнце пробудило почки. Но бывает, что цветок приносит плод, а бывает, что окажется пустоцветом. Почему? Загадка природы! Нам остается только строить догадки, высчитывать циклы, анализировать перепады температуры, влажности и т.д. Или просто положиться на волю Провидения.

Высокий процент пустоцветов в поколении девяностых объясняется культурно-климатическими особенностями того времени и места, в котором они «расцвели».

В смысле художественных поисков нашей генерации изначально хватало какого-то фермента. Все традиции и влияния, которых мы наглотались в период Великих Исторических Открытий, легли тяжелыми непереваренными слоями на персональное источник поэтического самовыражения.

Вся проблема в том, что мы слишком быстро отказались от мотивации свободы. В какой-то момент (примерно с 1996-1997 гг) большинство предпочли комфортной и стабильной несвободе. Прежде всего речь идет о несвободе от себя о заблаговременной определенность в стиле и форме (а для кого-то — в имидже), о признании авторитетов и признание авторитетами. А вместе с тем и о вещах вполне прозаические: о «свое место» в списках критиков, в редакционных планах журналов и издательств, кумовские связи и литературно-критические тандемы. Поэтому пришла т.н. литературная борьба, больше напоминала возню в коммунальной квартире.